Мысль о том, что кто-то такой злой, как Гислейн Максвелл, читает мою книгу "Черный лебедь" в своей тюремной камере, вызывает странное, отталкивающее чувство — похоже на то, как если бы Эпштейн сидел в моей гостиной — эмоция, которую я никогда не мог бы предвидеть, когда писал её.